НОВОСТИ УКРАИНСКОЙ ПСИХИАТРИИ
Более 1000 полнотекстовых научных публикаций
Клиническая психиатрияНаркологияПсихофармакотерапияПсихотерапияСексологияСудебная психиатрияДетская психиатрияМедицинская психология

Книги »  «Він любив Вас, люди!». Доля лікаря Казимира Дубровського: Нарис, спогади, документи, творчість »
Упорядник О. Іщук

Воспоминания Лилии Зиновьевны Андроновой-Арутюнян
(психотерапевт, врач-логопед, ученица К. М. Дубровского)

* Публикуется по изданию:
«Він любив Вас, люди!». Доля лікаря Казимира Дубровського: Нарис, спогади, документи, творчість / Упорядник О. Іщук. — Сарни, 2015. — 140 с.

Казимир Маркович Дубровский

Память человека так устроена, что со временем оставляет человеку только то, что было для него действительно важно. Это может быть стихийным бедствием для тех, кто хотел бы уточнить какие-то факты, даты, имена чужой биографии, но, как выясняется, на самом деле оказывается, что это вовсе не те «вехи», по которым человек отсчитывает свою жизнь. Для меня просьба рассказать о Казимире Марковиче Дубровском означала обращение именно к тем самым эмоционально важным эпизодам моей жизни, которые вряд ли имеют какую-то ценность для сторонних слушателей, поскольку касаются глубоко личного.

Отнеситесь снисходительно к моему повествованию о себе, потому что иначе о К. М. Дубровском я уже рассказать не могу. Для меня К. М. Дубровский начался с заметки в газете о том, что где-то там, в Харькове, в дорожной больнице психотерапевт лечит заикание. К тому времени, а это было лето 1959 года, я уже лет 6 работала логопедом и очень досадовала на себя, что реально у меня очень мало возможностей помочь заикающемуся. И вот однажды Казимир Маркович проводил свои сеансы в Москве, в «кремлёвской» больнице. Моя родственница помогла мне попасть на его сеанс. Люди после сеанса действительно говорили, и меня это совершенно потрясло. После сеанса я подошла к нему и поведала о своих бедах. Он очень долго смотрел на меня, потом сказал: «А вы не хотите в Харьков, работать?». В Харьков я ехать не могла по причинам личного свойства, сказала ему об этом, спросила, нельзя ли учиться у него. Он ответил, что будут курсы. Действительно, это были первые в Союзе курсы, где обучали логопедов. Такой была моя первая встреча с К. М. Дубровским.

Когда я всё-таки приехала в Харьков, Казимир Маркович помог мне попасть на курсы, на которые меня брать не хотели по причине профнепригодности: голос гипнолога не мог быть похож на голос воспитательницы детского сада. Такая вот коллизия приключилась. И ещё один поворотный момент в моей судьбе также оказался связан с Казимиром Марковичем. Произошло это на моём первом сеансе. Как я уже сказала, в группе я осталась только благодаря Казимиру Марковичу. Официально я экзамен по практике не прошла, хотя теоретический сдала нормально. На последнем экзамене каждый участник курсов должен был показать практические навыки гипнолога. Когда начался экзамен, я спокойно ждала своей очереди, поскольку, как самая слабая в группе, решила, что меня вызовут последней. И когда уже началось проведение сеанса, он вдруг резко ко мне обернулся и самой первой мне сказал: «А теперь Вы!» Для начала мне нужно было сделать так, чтоб у человека одеревенели руки. И вот когда я встала — я впервые в жизни услышала от себя не свой голос. Это стало поворотным моментом в моей жизни: я поняла, что в каждом человеке есть что-то, что он о себе не знает, что скрыто до поры до времени. Почему он именно так со мной поступил — я не знаю, может, с другими учениками он поступал иначе… интуиция какая-то… но если бы не он — я бы никогда в жизни не могла заниматься этой работой, никогда не могла заниматься заиканием.

Мне посчастливилось какое-то время и работать с ним, видеть его во время сеансов. Работоспособность его была просто необыкновенной. Начнём с того, что он практически никому не мог отказать: в этот огромный зал, где он работал, приходило множество людей. Само лечение длилось четыре дня: в первый день пришедшие на лечение смотрели сеанс, как бы готовились к предстоящему сеансу психологически, во второй день — был сам сеанс, потом — снятие молчания… на этом лечение заканчивалось. Он действительно привлёк внимание к проблеме заикания, обнаружилось вдруг, что в Союзе очень много заикающихся, которые и не пробовали никогда лечиться и не верили в возможность излечения. К нему в Харьков приезжало огромное число людей — никогда не забуду чемоданы, стоящие в зале. Эти люди упрашивали его записать их на сеанс, потому что смогли вырваться к нему только на несколько дней. Сеансы проводились вовсе не так, как это делалось впоследствии — раз в месяц, раз в полгода — нет! Сеансы, в это трудно поверить, проводились по нескольку раз в день! Это была адская работа, приносящая огромное удовлетворение, именно тогда я получала свой первый опыт.

Расскажу о том, как я пережила это время, чтобы читатели могли составить некое представление о том, что происходило в реальности. Я не знаю, как защитилась Юлия Борисовна, может быть, нам было всё-таки немножко легче, чем другим, потому что мы обе работали в дорожных поликлиниках. В нашей поликлинике был организован некий суд — стали проверять всех лечившихся заикающихся. Всем ребятам, которых я лечила, эта методика очень нравилась, она ведь вообще очень связана с эмоциями, очень трудоёмкая… они очень хотели защитить и меня, и методику. Я помню, что когда их вызывали, а пришли все представители власти — очень серьёзные люди по тем временам, — многие говорили даже лучше, чем теоретически должны были говорить. То есть, входит очередной заикающийся на судилище, и я знаю, что он должен заикаться, а он почему-то не заикается… такой вот парадокс. Это меня совершенно удивляло. Всем сердцем защищали методику, которая давала им возможность говорить, как-то все собирались, как-то могли… Кабинета меня на какое-то время лишили. Юле в этом повезло немного больше, а я некоторое время работала в сквере, в парке… И всё это было…

Меня спасло только одно обстоятельство, расскажу о нём, хоть это к теме разговора и не относится прямо, но показывает, от каких случайностей порой зависит судьба (в такой атмосфере жил и Казимир Маркович и Юля, и вся страна). Когда я пришла однажды в наш психоневрологический диспансер, то в группе врачей стоял и говорил с ними главный врач этого диспансера. Слова его были примерно такими: «Видите, я же вам говорил, я это знал: Андронова — шарлатан, видите, теперь вот появилась статья, и правильно, что их лишают возможности работать». Я посмотрела на его лицо и чётко поняла, что никогда его вообще не видела. Когда я вошла, у меня была какая-то такая храбрость, желание защитить своё дело, потому что я работала и прежде, и понимала, что я вообще была не в состоянии помочь заикающимся ни с рецидивами, ни без рецидивов, то есть, без К. М. Дубровского вообще бы не могла дать даже первого какого-то нормального толчка пациенту. И когда я подошла к нему, улыбнулась и сказала «здравствуйте!», он на меня посмотрел с удивлением и говорит: «Я вас не знаю!». Я говорю: «Нет, Вы меня знаете!». Говорит: «Никогда не видел такой женщины». Тогда я ему сказала: «А вы сейчас с таким удовольствием и так хорошо обо мне рассказывали». Все остолбенели на какое-то мгновение, потом раздался хохот, потом он мне сказал: «Я Вас видел, я был там, но я был всего 20 минут, я не мог больше выдержать этого безобразия и ушёл». А когда я сказала, что понимаю, что он мог войти, и я могла его не видеть, но как он вышел через закрытую дверь (сеанс при закрытой двери длился два часа) — вот этого понять не могу. И снова была минута молчания, потом обо мне, обо всём этом рассказали П. Ф. Малкину, профессору, который заведовал кафедрой психиатрии в Самарском мединституте. Он сказал: «Я хочу видеть эту женщину». Тогда я к нему пришла, и поначалу он говорил «ну как же… в пору, когда… а Вы всё еще занимаетесь внушением, то есть, лечите внушением». Мы с ним объяснились, он был человеком, который помог мне остаться, он кому-то там сказал, что не нужно её трогать, нужно дать ей возможность здесь работать. Так я и осталась. Кроме Юли, учеников К. М. Дубровского осталось в Союзе всего несколько человек: Б. З. Драпкин, он работал в большой больнице, заведовал отделением, и не только проводил сеансы, а занимался и другой работой — его не тронули; не тронули В. М. Шкловского, который тоже был когда-то учеником К. М. Дубровского. Была Чернопольская (если не ошибаюсь с фамилией), в Ленинграде работала и работала хорошо. Работал долгое время Я. М. Горелик. Маргарита Мерлис успешно работала в Харькове. Она даже работала с самим К. М. Дубровским (вы могли видеть её в фильме Тарковского «Зеркало»). Наверно, и всё — больше никто эту методику не использовал, хотя я полностью в этом и не уверена. Возможно, кто-то и использовал его методику, но скрывал это в силу обстоятельств.

Для меня Казимир Маркович всегда был волшебником. И даже при нашей последней с ним встрече, года за четыре до того, как его не стало, он каким-то образом догадался, что это наша последняя встреча, хотя я подумать такого тогда не могла. Действительно, так и сложилось, хотя я часто разговаривала по телефону и с ним, и с его женой Еленой, которую он очень любил. И он, и Елена были очень добры к нам. Они поддерживали нас, когда бы мы не пришли и с чем бы не пришли. Понимаете, на первый взгляд может показаться странным, но, по-моему, в те времена многие из тех, в чьём профессиональном становлении принял участие Казимир Маркович, считали себя его любимыми учениками. Объяснение тому очень простое — настолько душевным было его участие в жизни всех, кто был с ним каким-то образом связан. Но, положа руку на сердце, самым последовательным его учеником была именно Юлия Борисовна! Она — единственная, пожалуй, которая после начала работы с К. М. Дубровским никогда не отошла от сеанса императивного внушения. Юля всегда что-то пробовала, брала что-то новое, увлекалась то одним, то другим… Она смогла удивительно обогатить методику логопедическими и психотерапевтическими приёмами, дала методике вторую жизнь. Полагаю, что ей это удалось как никому другому. Я начала использовать послоговую речь, не отказываясь от сеанса, ещё при жизни Казимира Марковича, примерно после трёх лет самостоятельной работы. Две недели слога при подготовке к сеансу. Он знал об этом. Говорил тогда: «Лиля, ты уходишь от методики?». Я объясняла, что хочу защитить людей от разочарования в результате, потому что проблема рецидивов заикания была всегда, и сам К. М. Дубровский тоже об этом много размышлял. И в то время даже сразу после сеансов обнаруживалось, что некоторые пациенты так и не заговорили. Теперь я понимаю, что это были люди с неврозоподобным заиканием, тогда как сеансы имели своей ориентацией, скорее, людей с невротическим заиканием. Я ни в коей мере не считаю свой отход от основы методики — сеанса императивного внушения — предательством по отношению к Учителю: если бы я видела, что все пациенты после проведения сеанса, безусловно, начинают говорить, то и никаких споров бы не возникло, но если остались нерешённые вопросы — надо их решать! Здесь каждый выбирает свою дорогу.

Не думаю, что В. М. Бехтерев осудил бы своего ученика К. М. Дубровского за то, что он вдруг начал лечить заикание сеансами. Всегда найдётся то, что работает лучше предложенного ранее, — никто с этим спорить не будет. Причём учителя это не принижает ни в коей мере! Ведь К. М. Дубровский — человек, который совершил подлинную революцию в логопедии: последние серьёзные работы, выполненные до него, датируются примерно 1878 годом, последняя — 1913. После этого в логопедии наблюдался какой-то застой: новые работы, в основном, были только компиляцией старых, и только работы К. М. Дубровского всколыхнули и смогли привлечь внимание к этой проблеме по-новому.

Л. З. Андронова-Арутюнян


© «Новости украинской психиатрии», 2017
Редакция сайта: editor@psychiatry.ua
ISSN 1990–5211